Михаил Векуа, солист Мариинского театра: «Завидую лишь композиторам ушедших времен»

Выпускник Московской государственной консерватории имени П.И.Чайковского, в настоящее время Михаил Векуа — один из ведущих солистов Мариинского театра. В декабре 2020 в вагнеровской тетралогии «Кольцо Нибелунга», больше года не появлявшейся на сцене театра, Михаил спел во всех четырех спектаклях, исполнив роли Логе (ей он дебютировал в Мариинке в 2012 году), Зигмунда и Зигфрида. Также в его репертуаре — Парсифаль в «Парсифале», Герман в «Пиковой даме», Дон Хозе в «Кармен», Царевич Гвидон в «Сказке о царе Салтане», Лоэнгрин в «Лоэнгрине», «Тангейзер» в «Тангейзере» и многие другие роли. Недавно Михаил дебютировал в роли Вакулы в «Ночи перед Рождеством». Мы встретились поговорить о Вагнере, Валерии Гергиеве и особенностях профессии оперного певца.

Михаил, есть ли, по вашему мнению, в мире такие театры, которые можно было бы сравнить с Мариинским?

Я думаю, что нет. По масштабу, по количеству, по качеству нет. У нас Мариинский театр может похвастать огромным репертуаром. Ни один театр в мире не похвастает таким количеством идущих спектаклей — это больше 100 опер. Еще 70 названий лежит, так скажем, в ближнем архиве. Это значит, что оперу можно хоть завтра восстановить.

Можно было бы сравнить Мариинский театр и Метрополитен-опера, и мы были бы все равно лучше, круче, потому что у нас идут балеты. Там балеты не идут. Есть здание, которое рядом, он называется New York City Ballet. В одном здании идет полгода опера, полгода балет. Я был там — красивый оркестр, честь им и хвала. В этом, конечно, заслуга Джеймса Ливайна. [Джеймс Ливайн, художественный руководитель и главный дирижёр театра Метрополитен Опера (1976–2018) ], потому что я считаю, что этот театр сделал Ливайн, так как оркестр и его звучание собирает дирижер.

Вы один из основных вагнеровских певцов в Мариинке. Когда я смотрела «Золото Рейна» в Хельсинки, или «Кольцо Нибелунга» Антонио Паппано в Ковент Гардене, не было такого, чтобы певцы играли по несколько крупных ролей. Почему у нас иначе? Можно ли говорить о нехватке вагнеровских голосов?

Нет, почему, это не нехватка, а дань Вагнеру, я бы так сказал. Смотрите, первые оперы как шли. Был певец Генрих Фогель, он пел первые спектакли — участвовал в «Золоте Рейна» и «Валькирии». Он пел первые спектакли и был крепким тенором, лирическим. Это была задумка самого Вагнера.

То есть получается, что это сознательное историческое решение для вас, потому что вы знали об этом?

Для меня да, лично для меня. Потихоньку я набирал оперы — Логе не слишком сложная роль — и в конце уже спел три, и тогда Гергиев спросил, смогу ли я спеть четвертую — «Сумерки богов», и предложил ее выучить к следующему показу «Кольца». Что я и сделал.

Я слышала интервью с Ниной Штемме: она занималась йогой перерывах, когда пела Брунгильду, очень берегла голос. Как вы готовились к «Кольцу»? Расскажите о подготовке к этим четырем дням.

Есть свои секреты. Почему они секреты — потому что не всем подойдут. Каждый человек — индивидуальность. Идет очень длительная подготовка. Я не сразу все четыре спел. Мне тоже помогает йога. Для меня это образ жизни. Для меня йога это определенная пища, определенный порядок действий, упражнений и медитация, все вместе — образ жизни. который приводит к необычайной внутренней уверенности, внутреннему спокойствию, к равновесию, и в то же время дает плюсы в состоянии здоровья.

Что важно для пения — держать диафрагму расслабленной. Как вы это будете делать, это ваше дело. Если диафрагма расслаблена, вы полны энергии, у вас хорошее настроение, у вас всегда подъем, потому что она правильно работает, хорошо сокращается. Во время пения вы можете перетрудить диафрагму, она у вас может быть зажата, и во время дыхательного упражнения, а потом вам будет тяжело петь. Поэтому этот процесс вы должны контролировать либо сами, либо у вас должен быть хороший тренер по этому делу. Точно также очень важно в пении иметь хорошего коуча по разговору.

Вы берете уроки немецкого языка?

В свое время я чуть-чуть занимался, потом я понял, что у наших педагогов — а я занимался с вузовским педагогом — все равно есть акцент. Оперному певцу важно заниматься не просто с носителями языка, а важно понимать произношение именно в пении, это чуть-чуть по-другому.

То есть, это должен быть знающий немецкий и знающий оперу человек?

Конечно, потому что, если мы на слух будем воспринимать текст, в опере он чуть-чуть по-другому звучит, он имеет другую пульсацию, она зависит от интонации музыкальной фразы. Мне в свое время, когда я еще плохо читал по-немецки, помогала одна немка, которая сидела на уроках, комментировала и подсказывала произношение. Сложность в том, что в немецком много слов, которые звучат очень похоже, но имеют разное значение.

Кстати, насчет текста. Опера — это не чтение с листа, и я вижу, что в ней есть суфлеры. Но, тем не менее, вагнеровские тексты огромные, сложные даже на современном немецком, а должны быть выучены. Легко ли это? Для тех, кто не знает, расскажите, как работает суфлер? Что он вам говорит, и как вы его слышите?

Суфлер это отдельная профессия, сложная. Помните старые записи из театра «Ла Скала»? Там всегда суфлер. Суфлер нужен как подстраховка, когда работа идет в плотном графике. Например, в Овьедо, где я пел «Зигфрида» дважды, был месяц подготовки, я пел без суфлера, потому что когда ты через месяц выходишь, ты его можешь чуть ли не отдельным текстом, без музыки прочитать. У нас была репетиция без музыки, где мы текст говорили диалогом, поэтому я понял уже, что я его знаю. При такой подготовке потом ты выходишь и уже очень уверенно поешь. Сложность в огромных объемах текста. Я как-то взял либретто «Зигфрида» и загрузил его в Word, он мне подсчитал, что все либретто — около 15 тысяч слов вместе с ремарками автора, а текст Зигфрида — 4 тысячи слов. В этом сложность — выучить такой объем текста, сделать его своим, родным.

А суфлер просто стоит, как я предполагаю, с партитурой или с текстом и знает, в какое время это произнести?

На доли секунды раньше певца, да.

А как же быть с тем, что, в принципе, произносимое им слышно зрителю?

Во всех театрах суфлеров было слышно. Вы помните, были записи, когда Лучано Паваротти поет «Богему», казалось бы, что легче, а ему суфлер кричит текст. Так что это не стыдно, другое дело, что у нас стараются, чтобы пели без суфлера. Иногда суфлер нужен просто из-за общей усталости. Ты спел, например, несколько спектаклей и ты просто уставший, можешь быть невнимателен. Тогда нужен суфлер.

Насчет перевоплощений. Если оперный немецкий не как в жизни, можно сказать, что оперное перевоплощение не такое как театральное перевоплощение? Как вы чувствуете, например, развитие Зигфрида?

Фактически мы меняемся на протяжении всей жизни. Когда мы проходим каждый определенный рубеж, мы все равно меняемся. Как и Зигфрид, он даже за оперу меняется. В первый раз, когда ему приходится убить человека, который его воспитал. Вот тут происходит изменение самого героя, и после того как он убивает Змея — тоже не хотел, но убил. И последнее перевоплощение, когда он влюбляется. Поэтому за одну оперу герой перевоплощается трижды. Но что-то в нем остается неизменным. Это его любовь к жизни, это его бесстрашие. Он по-прежнему остается бесстрашным и остается бескорыстным. Для него материальные вещи не имеют никакой ценности, поэтому он так легко может говорить: я отдам это, мне не нужно. То есть он не привязывается ни к мечу, который он сковал, ни к кольцу, которое он добыл. Для него это все безделушки. Он может легко от этого отказаться. Вот это в нем остается неизменным, а так сам персонаж меняется.

Что касается того, что интересного в немецком, сама Германия разделена на несколько существенных регионов по диалектам, и их произношение сильно отличается. У них разное произношение текста и в опере, и в жизни. До сих пор в Германии остается две школы: одна — силовая манера, и в тексте, и в звучании. Другая — акустическая или белькантовая. Один из секретов — все четыре оперы можно спеть только тогда, когда выбираешь белькантовую, без усилий, без давления на текст, без лишней экспрессии. Это первый секрет. Второй — не бросаться на все четыре оперы сразу, а делать по очереди и делать их осознанно. Я на сегодняшний день, пожалуй, единственный в мире человек, который это спел и спел уже дважды, все четыре оперы дважды, и никто не повторял и не сможет повторить. Поют через два дня, через день поют, но подряд никто не поет. Никто не согласится, ни за какие деньги. Дело не в деньгах, дело в подготовке. Я слышал очень много записей, где просто одну оперу не допевают, но чтобы четыре вместе… Я не видел, чтобы кто-то из современников это сделал. Генрих Фогель спел в двух операх: «Золото Рейна» и «Валькирия», и то я музыковеда спрашивал, он говорит, что тот пел все же с днем перерыва.

Расскажите о взаимодействии с Валерием Абисаловичем Гергиевым во время вагнеровских опер. В чем особенность его интерпретации Вагнера, как он с вами общается как с певцом?

Он гениально чувствует оркестр и певцов. Он чувствует, когда тебе сложно и тебе помогает. Если тебе тяжело, и ты чуть-чуть побежал вперед, он тебе поможет. Он слышит великолепно оркестр, баланс между певцом и оркестром. Его гениальность в том, что он very sensitive, очень чувствителен к оркестру, к мелочам, поэтому у него любой спектакль эпохальный, сильный. Даже спектакль он не пытается повторить и его дирижирует по-новому. По-новому, имеется в виду то, что он не гнет сегодняшнего солиста как вчерашнего или наоборот. Он чувствует, как сегодня этот исполнитель может сделать, он ему помогает. Его мастерство и гениальность в том, что он не мыслит такими стереотипами, у него есть свой эталон, но он никогда не прогнет человека и не сломает под этот эталон.

А если дирижеру надо координировать сразу нескольких исполнителей?

Такие вопросы лучше дирижеру задавать, но как я почувствовал, как я заметил, у него даже оркестр, сколько раз я замечал, начинает звучать по-другому, то есть и краски меняются, и отношение. Солисты разные, с разным уровнем опыта, и я заметил, что оркестр настолько опытен и крут в этом плане, что он слышит, насколько мягко поет певец, настолько они играют, они слышат. Он гениальный дирижер, и это не лесть.

Расскажите о моментах, которые по-английски можно назвать challenge, то есть таких, когда было сложно, но вы преодолели это.

У меня было несколько спектаклей, когда я приходил больной. Я никому не говорил, не жаловался, как иногда в Германии объявляют: солист больной, но вышел петь. Я такое не люблю. Значит, не выходи. А если вышел и где-то плохо спел, не жалуйся. У меня было так, что два спектакля я пел больной, но я не отказался, я дошел до конца.

Расскажите подробнее о ваших работах за границей. Что это были за оперные дома, что за постановки, и о ваших впечатлениях о работе, в чем особенности?

Это был Метрополитен Опера. Это сезонный театр, и он может себе позволить длительные репетиции. Что мне понравилось в Мет — круто шьют костюмы, там профессионалы экстра-класса и то, что они более размеренно живут. По сравнению с ними, у нас в Мариинском театре около двух тысяч выступлений в год.

И это, не говоря уже о камерных залах, поэтому мы абсолютные рекордсмены. Несмотря на то, что у нас самые невысокие цены, при этом у нас один из самых посещаемых театров, у нас в основном аншлаги, даже сейчас, когда европейцы не приезжают к нам из-за пандемии, мы все равно являемся самым посещаемым театром мира. Наверняка в этом есть определенная заслуга именно художественного руководителя, нам в этом смысле повезло. Надо сказать «спасибо» Валерию Абисаловичу за такую политику, какую он проводит с билетами, у людей есть возможность сходить в театр.

Получается, что Гергиев принимает участие и в художественной части, и в административной?

Да. Я видел очень много талантливых дирижеров, хороших, разных возрастов. Но чтобы быть директором Мариинского театра и художественным руководителем, нужно обладать неординарным мышлением. Представляете, какой коллектив огромный у нас? У нас три состава оркестра. Есть еще те, кого на разовую работу приглашают. Вот представляете, как надо любить музыку, свою работу. Не думаю, что в ближайшие 20-30 лет будет кто-то, кто с ним сможет сравниться.

Как, по вашему ощущению, принимали и принимают Мариинку за границей?

Во Франции на «Хованщине» недавно принимали гениально, давно так не принимали. Так же хорошо принимали, когда мы ездили в 2014 году в Бирмингем. Такие стояли аплодисменты, крик! И также хорошо принимали в Париже в свое время, очень тепло встречали.

Миф ли это, что оперный певец — это гламурная жизнь, отели, восторженный прием зрителей. Насколько эта сторона присутствует в жизни певца?

До меня очень наблюдательные люди заметили, что жизнь успешного человека как айсберг, видна только верхушка, а вся остальная работа, которая видна под водой, она скрыта, это работа, ежедневная работа. Вы представляете, сколько времени уходит, чтобы держать в памяти определенный репертуар, еще постоянно вспоминать и учить новый? Я сейчас учу «Сказки Гофмана», их очень быстро надо выучить.

Это будет новая премьера?

Это будет переделанная постановка, потому что у нас уже была своя редакция в Мариинском театре. Театр выбирал между парижской и американской редакцией. В итоге выбрали американскую версию.

Расскажите о русских операх, где вы поете? Можно сказать, что «Пиковая дама» вам ближе, чем Вагнер? Является ли русская опера другим пространством в вашей жизни, и насколько они более естественно ложатся на голос, на ваш характер?

Когда ты слушаешь музыку изнутри, это другое. Одно дело, когда ты слышишь первый раз в записи, другое дело, когда ты в этом внутри. Любая опера меняет тебя самого, и ты по-другому на нее смотришь. Поэтому оперы, которые уже спел, они воспринимаются певцом по-другому.

То есть нет такого разделения, что Чайковского и Римского-Корсакова люблю больше, чем Вагнера?

У меня нет, лично у меня. Наверное, сколько певцов, столько и мнений. Уверен, что кто-нибудь вам скажет, что Чайковского больше любит за одно, а Вагнера — за другое. Как можно их сравнивать? Они все так искусно владели нотным письмом, пониманием. Посмотрите высказывания Риккардо Мути о Вагнере. Он говорит, что «Кольцо» Вагнер писал о других мирах. Его музыку нельзя дирижировать много, можно умереть. Когда ты варишься в этой музыке изнутри, музыка Вагнера тебя поглощает настолько, что вся другая музыка кажется очень простой.

То есть получается, что он всегда сложный, но он дает тот уровень, с которого уже на все смотришь сверху…

А я бы проще объяснил: вот смотрите, вы едите торт, и вы поглощены этим. Вот представьте, во время того, как вы едите торт, вы будете вспоминать вчерашний прекрасный суп. Когда я пою Римского-Корсакова, я поглощен им и его красками, когда я слушаю или пою Вагнера, я поглощен его красками, поэтому у меня такого смешивания в голове не происходит. Есть люди, которые будут есть котлету и вспоминать: вчера я ел вкусный торт, какой вкусный был торт! Наслаждайся тем, что у тебя есть!

Я хотела спросить про «Пиковую даму». Какие моменты были для вас самыми яркими изнутри? Может быть, они даже нам не кажутся самыми яркими, а для вас таковыми являются.

Для меня сам рассказ Пушкина «Пиковая дама» является ярким примером того, как страсть может человека погубить. Единственное, что человека может спасти это любовь, все остальное имеет деструктивную разрушающую функцию, и когда человек поглощен любой страстью, какой бы она ни была, он не видит реальности, так же как Лиза его хочет спасти, а он поглощен страстью. Когда мы сужаем свой кругозор, сводим все в одну точку, и перестаем замечать все остальное, это самое страшное.

То есть для вас «Пиковая дама» это внутреннее исследование этой страсти?

Однозначно. Сыграть сумасшедшего очень трудно. Он фактически одержим. Когда две идеи очень важные для тебя смешиваются. Несмешиваемое смешивается.

Есть ли у Вас желаемые, еще не сыгранные, не спетые роли?

В этом смысле я прагматик, потому что думаю о семье, как заработать, как накормить, поэтому если я и хочу расширить свой репертуар, то не для славы и чего-то другого. Что касается репертуара, репертуар мне подбрасывает сама жизнь, я с удовольствием им занимаюсь. Кому я завидую? Честно сказать, завидую композиторам, которых нет в живых: Римскому-Корсакову, Чайковскому, Вагнеру, Моцарту. Я отчасти завидую их гениальности.

С кем бы хотели встретиться и поговорить?

Со всеми! У римского-Корсакова была идеальная память. Он мог увидеть партитуру и восстановить ее через несколько лет. Чайковский, который писал стихи… да, со всеми ними!

Расскажите о своих планах и планах театра, о ближайших, на месяц-два, потому что действительно Мариинка сейчас это то, на что смотрит весь мир, потому что мало где что-то происходит.

Раньше мы могли планировать на год вперед, а сейчас я боюсь что-то говорить даже на три дня вперед. У меня подписан контракт с Дортмундом, я должен поехать петь «Ариадну на Наксосе», но я не знаю, состоится это или нет. Единственное, чего я прошу у Бога, это чтобы он дал нам возможность хотя бы даже в таком режиме работать и не закрываться, потому что самые для меня темные времена были, когда мы четыре месяца сидели без работы, вот это было самое страшное.